…думая про картины и задаваясь вопросом: «когда же они будут готовы для выставки», я понимаю, что мне симпатична идея незавершенности, как-будто это сама жизнь… Ведь если жизнь завершится, значит я уже не смогу писать картины… но пока жизнь не завершена, можно многое еще сделать, и есть выбор… В этой картине женщина в очках, с собранными наверх волосами смотрит в окно на какого-то человека, он смотрит на нее. И душа ее бьется красной птицей о стекло, желая выбраться на свободу, расправить крылья и парить вместе с облаками, с ветрами, в объятиях солнца… За ней наблюдает ее ангел-хранитель, она никогда его не видит, но чувствует, когда он появляется, он заботится о ней, подстраховывает в трудных делах. Маленький ребенок, перепуганный до смерти, застрял между этой женщиной и ангелом-хранителем. В картине не видно ни ребенка, ни ангела, и если я их обозначу, то они станут явными и их будут видеть все… Но в жизни то не так, никто не видит моего ангела (не чувствует) кроме меня, никто не видит меня-ребенка кроме близких мне людей, с которыми я позволяю себе эту роскошь. Вот и получается, что незавершенность картины и есть само ее завершение, то есть ее окончательный вариант в продолжении мысли. Таким образом, она остается живой…
…думая про картины и задаваясь вопросом: «когда же они будут готовы для выставки», я понимаю, что мне симпатична идея незавершенности, как-будто это сама жизнь… Ведь если жизнь завершится, значит я уже не смогу писать картины… но пока жизнь не завершена, можно многое еще сделать, и есть выбор… В этой картине женщина в очках, с собранными наверх волосами смотрит в окно на какого-то человека, он смотрит на нее. И душа ее бьется красной птицей о стекло, желая выбраться на свободу, расправить крылья и парить вместе с облаками, с ветрами, в объятиях солнца… За ней наблюдает ее ангел-хранитель, она никогда его не видит, но чувствует, когда он появляется, он заботится о ней, подстраховывает в трудных делах. Маленький ребенок, перепуганный до смерти, застрял между этой женщиной и ангелом-хранителем. В картине не видно ни ребенка, ни ангела, и если я их обозначу, то они станут явными и их будут видеть все… Но в жизни то не так, никто не видит моего ангела (не чувствует) кроме меня, никто не видит меня-ребенка кроме близких мне людей, с которыми я позволяю себе эту роскошь. Вот и получается, что незавершенность картины и есть само ее завершение, то есть ее окончательный вариант в продолжении мысли. Таким образом, она остается живой…